В прошлый раз, рассказывая о величии и унижении аутсайдера в триклинии сына патриарха, я упомянул о том, что конфликт между Бар-Каппарой и двором патриарха был давним и что Иерусалимский Талмуд (Моэд Катан 3:1 81г) донес до нас одну из реконструкций этой ссоры. Я писал, что давно хотел о ней поведать, но все не решался. Проблема в том, что я все еще не могу дать этому странному и короткому рассказу в Иерусалимском Талмуде удовлетворительное объяснение. Но слово не воробей, да и одна из моих давних читательниц — особа, мне лично не знакомая, но во всех отношениях приятная, — сказала, что будет ждать этого рассказа. А заставлять даму ждать негоже. Поэтому я просто прочту этот отрывок, указывая на лакуны, и позволю себе домыслить недосказанное, насколько это возможно. Эллиптический текст часто бывает привлекательнее для комментатора, чем простой и ясный, поскольку, пробуждая воображение, позволяет предположить в недосказанном то, что хотелось бы услышать. Для удобства я разобью рассказ на три части.

Начинается он так:

Рабби (Йегуды га-Наси) привечал Бар-Эльяшу.
Сказал ему (Бар Эльяше) Бар-Каппара: Весь народ идет вопрошает (мира) для Рабби, а ты, ты не вопрошаешь?
Сказал ему тот: А что я вопрошу?
Ответил: Так вопрошай…

Представим героев. Уже знакомый нам Бар-Каппара еще юн, но уже аутсайдер, ибо патрон всех мудрецов Рабби (Йегуда-Патриарх) привечает отнюдь не его, но некоего Бар-Эльяшу. Имени это человека мы не найдем среди передающих учения мудрецов. Единственное, что о нем известно из других талмудических источников, — он был весьма богат, хорошего рода и имел обыкновение тратить много денег на прическу. Рассказчик, однако, миролюбиво поясняет, что он поступал так из благих побуждений, желая явить публике убранство волос, которое пристало бы иметь первосвященнику во время службы в Храме (ВТ Недарим 51а). Впрочем, некоторые считают, что в таком объяснении кроется и ирония. Бар-Эльяше суждено было взять в жены дочь Рабби.

А еще Вавилонский Талмуд (Недарим 51а) рассказывает, что перед свадьбой ее брата пообещал ей Бар-Каппара, что на свадьбе он будет в центре внимания, и обещание выполнил. Он действительно завладел вниманием слушателей, и из-за его дерзких толкований Бар-Эльяша и его жена вынуждены были покинуть пиршество. Возможно, этот рассказ — иная реконструкция конфликта, который привел к опале мудреца. Но вернемся к нашей истории.

Трудно сказать, происходит ли диалог между молодыми людьми в преддверии свадьбы или уже после нее. Но явно речь идет о соперничестве между двумя юношами: одного любят и принимают, другого едва терпят.

Для того, чтобы понять этот диалог, следует предположить здесь скрытое упоминание обычая шейлат шалом. Это своеобразное чествование юбиляра, когда ученики и коллеги приходят «вопрошать» за его здравие, произносят в его честь всяческие панегирики и славословия, некое подобие известного римского salutatio. Трудно сказать, почему патриарх именно тогда удостоился подобной чести. Но более или менее очевидно, что речь идет о симпозиуме, на котором все присутствующие произносят речи в честь патриарха в его присутствии. Отчего-то два наших героя на этот симпозиум не попали. Легко предположить, что Бар-Каппара уже находится в оппозиции к Рабби, а возможно, даже успел вызвать его гнев своими шуточками. Вхожий в свет и хорошо причесанный Бар-Эльяша не возносит речей во дворе патриарха по иной причине — он не оратор, не ученый, ему просто нечего сказать. Так возникает коллизия рассказа: умный, наделенный литературными способностями Бар-Каппара вкладывает в уста неуча Бар-Эльяши хорошо сформулированный текст на псевдобиблейском иврите, содержание которого туманно, но ученость несомненна ввиду насыщенности библейскими аллюзиями. Статист не понимает текста, но принимает его с должным уважением. Так Бар-Каппара становится Сирано де Бержераком этой драмы, а незадачливый Бар-Эльяша ее необразованным, но миловидным Кристианом. Однако поэтический текст произносится не под балконом Роксаны — он предназначен для ушей старого мудреца и отнюдь его не восхваляет. Отчего Бар-Каппара разыгрывает будущего зятя патриарха? Очевидно, Бар-Каппара ревнует к Бар-Эльяше, которому отдана благосклонность ученого мужа и рука его дочери, а тот не в состоянии сам придумать достойный внимания панегирик.

Отправимся же вслед за талмудическим Кристианом во двор патриарха. Рассказчик не утрудил себя деталями, поэтому нам неизвестно, как именно Бар-Каппара убедил своего соперника туда явиться. Мы знаем лишь, что он туда пришел. Знаем и мы и то, о чем он говорил при всем честном народе.

…взглянет с небес
Стенающая в сокрытой части дома пугает крылатых
Увидели ее юноши и сокрылись старцы встали и остались стоять
Сбежавший скажет: «Увы, увы!», а схваченный пленен в узах своего греха.

К сожалению, это место в талмудическом тексте сохранилось лишь в одной-единственной полной рукописи Иерусалимского Талмуда в искаженном виде. Форма этого текста — четыре пары параллельных сентенции — нарушена отсутствием, я полагаю, первого члена первой пары. Судя по второму члену, это иронический парафраз на стих из Псалма 84:12: «Истина возникнет из земли, и правда [в оригинале — суд] приникнет с небес». Мужской род взирающего с небес заменен женским — трудно сказать, кого конкретно автор парафраза имел в виду. Кто-то предположил, что это персонификация мудрости, которая взирает с небес, подвигая суд. Но, возможно, имеется в виду не аллегорическая, а реальная женщина, вершительница суда в доме патриарха. Кто она? Супруга патриарха, которую вместе с ее супругом Бар-Каппара грозит проучить в рассказе из Недарим 51а? Смутьян Бар-Каппара намекает на происходящее в доме патриарха? Но если субъект этой фразы женщина, то образ этот параллелен женской персоне, о которой говорится во второй фразе. Некто стенает в сокрытой, т.е. в нижней части дома, да так, что стон пугает пернатых, которые кружат над домом. В этой фразе можно усмотреть парафраз на стих из Псалма 127:3: «Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем…». Автор текста явно намекает на то, что происходит в доме патриарха: око строгого контроля взирает на него с небес, но плач наполняет нижние, женские этажи дома. Говорит ли он о дочери патриарха, выдаваемой замуж за Бар-Эльяшу?

Раз уж мы заговорили о женщинах в доме патриарха, то вспомним, что дочь Рабби станет женой Бар-Эльяши. Вложив в уста Бар-Эльяши слова о плачущей жене в ироническом парафразе на идиллию 127 Псалма, не хочет ли сказать Бар-Каппара, что брак этот отнюдь не столь идиллический и навязан юной деве? Плач слышат все — и старики, и молодые, но последние избегают выражать свое мнение — сокрылись юноши.

Намек ли это на суровые порядки в доме Патриарха, когда молодые ученики мудрецов опасаются обсуждать происходящее? Или, возможно, на то, что мудрецы боятся высказывать свое мнение о том, как патриарх расправляется с неугодными? Старцы, говорит Бар-Каппара устами своего Кристиана, остались стоять на своем месте. Здесь тоже некий намек. Дело в том, что «старец» — облеченный титулом рабби мудрец — никогда не выступает публично стоя, это удел ученика. Говоря, что старцы остаются стоять, он намекает на то, что в данном месте не почитают старцев, что политика патриарха низводит старых на уровень молодых, а молодые избегают сообщества мудрецов.

Угнетающая картина, нарисованная в первых трех парах фраз, становится еще более драматичной в последней строке — тот, кто сбежал от произвола властителя дома, скажет: «Увы, увы». Этот горький возглас отсылает к стиху из пророка Амоса 5:15, в котором описывается траурная тризна. Гневный обличитель предрекает смерть и «сбежавшему», то есть опальному мудрецу, возможно, Рабби Меиру, который покинул Страну Израиля ради Каппадокии. Не его ли Бар-Каппара назначает тем, кто оплачет умершего патриарха? Впрочем, вряд ли престарелому рабби Меиру суждено оплакать более молодого коллегу.

Или же рассказчик хочет сказать, что в том загадочном тексте, который вложил Бар-Каппара в уста Бар-Эльяши, содержался намек на грядущие события. Ведь когда всеми уважаемый патриарх умирал в своем доме, гневные жители Ципории поклялись убить того, кто принесет им дурную весть, но именно смелый и дерзкий Бар-Каппара произнес перед ними полную библейских аллюзий элегию о смерти мудреца, и те сами поняли, что неизбежное свершилось, и мирно предались трауру. Тогда, согласно замыслу рассказчика, получается, что слова Бар-Каппары оказались провидческими и не кто иной, как непризнанный аутсайдер, произнесет траурную элегию по умершему старшему мудрецу. Смерть, как известно, разрешает коллизии весьма радикальным образом.

Но если покойнику суждено быть оплаканным, пусть и изгнанником, то совершенно никакой надежды не оставляет Бар-Каппара тому, у кого нет возможности освободиться от пут собственного греха, — будь то человек, сотрудничавший с патриархом, сам патриарх или его будущий зять, наивно декламирующий во всеуслышание произведение Бар-Каппары, порицающее его будущего тестя.

(Услышав вышесказанное из уст Бар-Эльяши,)
Отвернул Рабби лицо свое и увидел, что (Бар-Каппара) смеется.
Сказал ему: Я не знаком с тобой в качестве старца.
И знал тот, что не получит назначения в его дни.

Режиссер этой своеобразной драмы, наблюдая за событиями, смеялся. Замысел удался — получилось действительно смешно и остроумно. Надо полагать, что и патриарх был с этим согласен. Поскольку он сразу усмотрел руку мастера в этом сценарии и, отвернувшись от хорошо причесанного будущего зятя, отыскал глазами Бар-Каппару, от души радовавшегося своему представлению. Рабби уже знает, что этот строптивец способен рассмешить. Он не отказывается продолжить это знакомство. Но он не готов видеть насмешника в чине мудреца. Есть должности, которые не получить аутсайдерам с хорошим чувством юмора. Заметим, что патриарх не говорит ни слова относительно содержания обмана, вкравшегося в церемонию его чествования. Не дело облеченного властью отражать нападки пасквилянта. Даже если тот окажется прав, а его слова будут стоить патриарху бессонной ночи. Бар-Каппара никогда не получит титула рабби и останется для своих современников истинным аутсайдером, до седых волос готовым писать обидные лозунги на заборе дома патриарха.

Учитель и ученик расстанутся, оставаясь какое-то время в одном и том же мире. Учитель составит Мишну, основной текст талмудической учености (положенный его учениками в основу ныне существующей Мишны). Ученик составит свою, альтернативную Мишну Бар-Каппары, которая не дойдет до наших дней, но окажет свое влияние на амораев, создателей Талмуда. А те будут сравнивать учения давних оппонентов, синтезируя и гармонизируя их. И лишь походя в Иерусалимском Талмуде неведомый рассказчик поведает нам эту историю, не считая нужным сокрыть былое соперничество и поединки, ибо и из них извлекаются свои уроки.