Казалось бы, еврейскому населению Израиля легко быть монолитным. Люди стекались и стекаются в страну, привлеченные общей идеей еврейского государства, учат государственный язык – иврит, и в основном исповедуют одну, сохранившуюся на протяжении тысячелетий, религию. Но так только кажется. Израильское общество мультикультурно. Прибыв на историческую родину, люди не спешат расстаться с обычаями родных стран. Дома они говорят на языке своей родины и детей тоже учат ему. В культурном отношении это сохранение памяти очень важно, однако не всегда удобно в отношении бытовом — это затрудняет адаптацию новых репатриантов, и порой приводит к стычкам между группами репатриантов из разных стран.
До начала 1990-х годов «Шевах-Мофет» действовала как обычная профтехшкола — вместе с аттестатом зрелости выпускники получали рабочую профессию. Но с наплывом репатриантов из стран бывшего СССР администрация школы решилась на эксперимент: открыла класс-ульпан — курсы языковой подготовки — для детей 13-17 лет.
Новым ученикам так понравилось в «Шевах-Мофете», что по окончании ульпана они решили остаться в школе. Постепенно «Шевах-Мофет» приобрела репутацию русской школы, причем уровень интеграции ее выпускников в израильское общество оказался очень высоким. Поэтому и тема семинара преимущественно касалась культурной специфики и путей абсорбции именно «русских» репатриантов. Материалы семинара — выступления репатриантов из России, истории их детей, ставших израильтянами — открывают много нового не только об Израиле, но и о современной России.
…практический эксперимент по «проявлению» межкультурного характера школы, большинство учащихся и половина учителей которой — иммигранты и дети русскоязычных иммигрантов, имеет для России непосредственное значение. Не только потому, что многие московские школы уже близки к подобной инверсной «демографии», а еще и потому, что Израиль сам по себе является социальной «лабораторией», в которой русская культура, привезенная репатриантами, проходит испытание в качестве культуры меньшинства… В результате для русскоязычного читателя одна из самых увлекательных вещей в этой книге — это следить за тем, как при столкновении с Другим проявляются подспудные, не осознававшиеся в России ценности и установки русской культуры.
А проявляются эти ценности и установки, буквально начиная с детского сада. Чем был детский сад в СССР и чем он остался в России? Детским образовательным учреждением, где малыши организованно ходят на горшок, учат стишки, лепят из пластилина и готовятся к школе.
Садик воспринимался как начало учебного процесса. Там выбора не было, ребенку приходилось учиться. Обязанности были важнее права выбора. Обычно воспитательница выбирала то, что нужно учить. А если и был выбор, то он был ограниченным.
И, разумеется, родители чаще всего были очень довольны тем, какими умненькими и дисциплинированными становились их малыши в детском саду. В Израиле оказалось все не так.
...Мой младший сын ходил в детский сад здесь, в Израиле, и я очень-очень разочарована. Он закончил сад без всяких знаний... Когда мой старший сын закончил сад в России, он уже умел читать и писать. Он учил стихи наизусть. Целые тексты. На выпускном представлении без проблем был ведущим на сцене в течение двух часов. А здесь? Прихожу я, например, в садик к младшему сыну на праздник. На каждый праздник есть какое-нибудь представление с участием детей. Они совершенно несобранны, не знают текст, едва-едва поют и танцуют без всякой связи с музыкой, которую было почти не слышно из-за шума. В этом возрасте можно достичь лучшего уровня.
Однако маленькие репатрианты не разделяют родительского недовольства израильским детским садом, а даже совсем наоборот.
…Когда мой сын пошел там, в России, в новый садик, а там было много детей в прекрасных условиях, он проплакал целую неделю, так что я его забрала из этого садика! А здесь, без больших комнат и без света, он ходил и ходил и был доволен...
Та же мама, что жаловалась на то, как плохо обучили ее младшего в израильском детском саду, недовольно замечает: «В израильском садике дети остаются в своем детстве». Но разве это плохо? Вместо единого для всех «урока» дети разбредаются по группкам — кому-то нравится рассматривать книжку, кому-то — играть в куклы. Даже еда здесь — не «первое-второе-третье» с непременным устыжением малоежек и насильственным докармливанием, а ««свободный буфет»: всякие крекеры, банки, кусочки».
Израильские воспитатели — буквально «садовники» — не навязывают малышам свою волю, не ограничивают спонтанность их поведения, согласно книге Притч Соломоновых: «Воспитай ребенка согласно его собственному пути». Однако специфические ценности страны, в которой растет ребенок, очень влияют на этот собственный путь. Взять хотя бы отношение к математике и физике. В СССР бытовало мнение, что это главные науки, на математику в школьном расписании до последних лет отводилось больше всего часов. Занятия точными науками, не терпящими двусмысленности и не идеологизированными, были для советского человека единственной возможностью «жить не по лжи».
В Израиле математика оказалась для бывших советских граждан не единственным путем правды. Стройность математических формул, как выяснилось, близка логической стройности иудаизма, к тому же в религии имеется личностное, лирическое начало, которого в науке недоставало. Возможно, именно поэтому математики-репатрианты из бывшего СССР на исторической родине так часто становятся религиозными людьми.
Иногда репатрианты из России помогают взглянуть израильтянам по-новому на вещи, очень важные в контексте истории и общественной жизни страны. Долгое время Катастрофа рассматривалась в Израиле как исключительно еврейская трагедия. Кроме сохранения национальной памяти в этом контексте был очень силен мотив жертвенности, безвольности. Утверждение, что пленники гетто и концлагерей шли «как овцы на убой», «было принято израильским консенсусом в первые годы существования государства в качестве характеристики жертв Катастрофы».
Репатрианты из стран бывшего СССР с детства воспринимали Холокост, который в официальных источниках упоминался крайне скупо, как часть Второй мировой войны — то есть не только как еврейскую трагедию, но и как общероссийскую и мировую. Участие советских евреев в качестве солдат и офицеров той войны рассматривалось и как борьба против истребления Гитлером еврейского народа. Приехав в Израиль, потомки тех солдат смогли внести в память о Катастрофе особую, победительную ноту.
Конечно, интеграция новых репатриантов в жизнь Израиля не всегда проходит беспроблемно. Например, потомки смешанных браков переживают двойную травму: в СССР их дискриминировали как евреев, в Израиле, напротив, не желают признавать евреями и лишают привычной национальной самоидентификации. Обострены отношения между репатриантами из России и стран мусульманского Востока. У бывших россиян зачастую во всей красе разворачивается комплекс «большого белого брата» и они не желают признавать себе ровней «каких-то дикарей», считая, что общий курс Израиля на вестернизацию такую позицию оправдывает.
В свою очередь, репатрианты из России чувствуют презрительное отношение к себе от сабр, урожденных израильтян. Недавние выпускники «Шеват-Мофех» дружно вспоминают, как своих прежних израильских школах становились париями, «вонючими русскими» даже не столько из-за плохого иврита, сколько из-за специфически российской манеры одеваться.
Первая проблема, естественно, — проблема языка. Вторая проблема — «рубашка, заправленная в штаны», а третья — «носки под сандалиями».
Каждая волна алии задавала Израилю свои вопросы. Оказывалось, что евреи из разных стран — разные, и так мало общего у математика из России и серебряных дел мастера из Йемена, у эфиопского еврея, бежавшего от нищеты и преуспевающего канадца, бросившего налаженную жизнь и прибыльный бизнес исключительно из-за приверженности сионистской идее.
Но, несмотря на несходство, все эти люди чувствуют себя единым народом и хотят жить в своей еврейской стране. «Диспуты растерянных» поворачивают их лицом друг к другу и помогают найти ответ на главный вопрос: «как же все-таки стать одной волной?».
Другие книги серий "Чейсовская коллекция" и "Проза еврейской жизни":
Давид Бергельсон. Отступление
Сара Шило. Гномы к нам на помощь не придут
Элиза Ожешко. Миртала
Исроэл-Иешуа Зингер. Станция Бахмач
